Наш человек в Гаване - Страница 5

К оглавлению

— Раньше ты всегда говорила: «Аллилуйя».

— Ну да, в четвертом классе. А в какой ресторан?

— Наверно, в «Насьональ».

— А почему не в «Шанхай»?

— Ни в коем случае! Откуда ты знаешь про «Шанхай»?

— Мало ли что узнаешь в школе.

Уормолд сказал:

— Мы еще не решили, что тебе подарить. Семнадцать лет — это не обычный день рождения. Я подумывал…

— Если говорить, положа руку на сердце, — сказала Милли, — мне ничего не надо.

Уормолд с беспокойством подумал о том громадном пакете. А что если она и в самом деле пошла и купила все, что ей хотелось… Он стал ее упрашивать:

— Ну а все-таки, чего тебе хочется?

— Ничего. Ровно ничегошеньки.

— Новый купальный костюм? — предложил он уже с отчаянием.

— Знаешь, есть одна вещь… Но мы можем ее сразу считать и за рождественский подарок, и за будущий год, и за будущий-будущий год…

— Господи боже, что же это такое?

— Тебе больше не придется заботиться о подарках долго-долго.

— Неужели ты хочешь «Ягуара»?

— Да нет, это совсем маленький подарочек. Никакой не автомобиль. И хватит мне его на много лет. Это очень практичная вещь. И на ней даже, собственно говоря, можно сэкономить бензин.

— Сэкономить бензин?

— А сегодня я купила все принадлежности на свои собственные деньги.

— У тебя нет собственных денег. Я тебе одолжил три песо на святую Серафину.

— Но мне дают в кредит.

— Милли, сколько раз я тебе говорил, что не разрешаю покупать в кредит. Дают в кредит мне, а не тебе, и дают все менее охотно.

— Бедный папка. Нам грозит нищета?

— Ну, я надеюсь, что как только кончатся беспорядки, дела поправятся.

— Но на Кубе всегда беспорядки. Если дело дойдет до крайности, я ведь могу пойти работать, правда?

— Кем?

— Как Джен Эйр, гувернанткой.

— Кто тебя возьмет?.

— Сеньор Перес.

— Господи, Милли, что ты говоришь? У него четвертая жена, а ты — католичка…

— А может, грешники — мое настоящее призвание, — сказала Милли.

— Не болтай чепухи. И я пока не разорился. Еще не совсем. Надеюсь, что не совсем. Милли, что ты купила?

— Пойдем покажу.

Они пошли к ней в спальню. На кровати лежало седло; на стене, куда она вбила несколько гвоздей (отломав при этом каблук от своих лучших вечерних туфель), висели уздечка и мундштук. Канделябры были увиты поводьями, посреди туалета красовался хлыст. Уормолд спросил упавшим голосом:

— А где лошадь?

Он так и ждал, что лошадь выйдет сейчас из ванной.

— В конюшне, недалеко от Загородного клуба. Угадай, как ее зовут.

— Как я могу угадать?

— Серафина. Разве это не перст божий?

— Но, Милли, я не могу себе позволить…

— Тебе не надо платить за нее сразу. Она — гнедая.

— Какое мне дело до ее масти?

— Она записана в племенную книгу. От Санта Тересы и Фердинанда Кастильского. Она бы стоила вдвое дороже, если бы не повредила себе бабку, прыгая через барьер. С ней ничего особенного не случилось, но вскочила какая-то шишка, и ее теперь нельзя выставлять.

— Пусть она стоит четверть своей цены. Дела идут очень туго, Милли.

— Я ведь тебе объяснила, что сразу платить не надо. Можно выплачивать несколько лет.

— Она успеет сдохнуть, а я все еще буду за нее платить.

— Серафина куда живучее автомобиля. Она, наверно, проживет дольше тебя.

— Но, Милли, послушай, тебе придется ездить в конюшню, не говоря уже о том, что за конюшню тоже полагается платить…

— Я обо всем договорилась с капитаном Сегурой. Он назначил мне самую маленькую плату. Хотел устроить конюшню совсем даром, но я знала, ты не захочешь, чтобы я у него одалживалась.

— Какой еще капитан Сегура?

— Начальник полиции в Ведадо.

— Господи, откуда ты его знаешь?

— Ну, он часто меня подвозит домой на машине.

— А матери-настоятельнице это известно?

Милли чопорно ответила:

— У каждого человека должна быть своя личная жизнь.

— Послушай, Милли, я не могу позволить себе лошадь, ты не можешь позволить себе всякие эти… уздечки. Придется отдать все обратно… И я не позволю, чтобы тебя катал капитан Сегура! — добавил он с яростью.

— Не волнуйся. Он до меня еще и пальцем не дотронулся, — сказала Милли. — Сидит за рулем и поет грустные мексиканские песни. О цветах и о смерти. И одну — о быке.

— Милли, я не разрешаю! Я скажу матери-настоятельнице, обещай, что ты…

Он видел, как под темными бровями в зеленовато-янтарных глазах собираются слезы. Уормолд почувствовал, что его охватывает паника: точно так смотрела на него жена в тот знойный октябрьский день, когда шесть лет жизни оборвались на полуслове. Он спросил:

— Ты что, влюбилась в этого капитана Сегуру?

Две слезы как-то очень изящно погнались друг за другом по округлой щеке и заблестели, точно сбруя, висевшая на стене; это было ее оружие.

— Да ну его к дьяволу, этого капитана Сегуру, — сказала Милли. — Мне он не нужен. Мне нужна только Серафина. Она такая стройная, послушная, все это говорят.

— Милли, деточка, ты же знаешь, если бы я мог…

— Ах, я знала, что ты так мне скажешь. Знала в глубине души. Я прочитала две новены , но они не помогли. А я так старалась. Я не думала ни о чем земном, пока их читала. Никогда больше не буду верить в эти новены. Никогда! Никогда!

Ее голос гулко звучал в комнате, как у ворона Эдгара По. Сам Уормолд был человек неверующий, но ему очень не хотелось каким-нибудь неловким поступком убить ее веру. Сейчас он чувствовал страшную ответственность: в любой момент она может отречься от господа бога. Клятвы, которые он когда-то давал, воскресли, чтобы его обезоружить.