Наш человек в Гаване - Страница 9

К оглавлению

Уормолд, глядя в зеркало, стал строить гримасы.

— Господи, что ты делаешь?

— Хотел себя рассмешить.

Милли захихикала.

— А я думала, что ты грустный и чем-то озабочен.

— Поэтому мне и захотелось посмеяться. Помнишь клоуна в прошлом году?

— Он упал с лестницы прямо в ведро с известкой.

— Он падает в него каждый вечер в десять часов. Нам бы всем не мешало быть клоунами, Милли. Никогда ничему не учись на собственном опыте.

— Мать-настоятельница говорит…

— Не слушай ее. Бог ведь не учится на собственном опыте, не то как бы он мог надеяться найти в человеке что-нибудь хорошее? Вся беда в ученых — они складывают один плюс один и всегда получают два. Ньютон, открывая закон притяжения, основывался на опыте, а потом…

— А я думала — на яблоке.

— Это одно и то же. Понадобилось только время, чтобы лорд Резерфорд расщепил атом. Он тоже учился на собственном опыте, так же как и люди Хиросимы. Эх, если бы мы рождались клоунами, нам бы не грозило ничего дурного, кроме разве небольших ссадин… Да еще в известке немного перемажешься. Не учись на собственном опыте, Милли. Это губит душевный покой.

— А что ты делаешь сейчас?

— Хочу пошевелить ушами. Раньше я умел. А вот теперь не получается.

— Ты все еще скучаешь по маме?.

— Иногда.

— Ты все еще ее любишь?

— Может быть. Время от времени.

— Она, наверно, была очень красивая в молодости?

— Да она и сейчас не старая. Ей тридцать шесть.

— Ну, это уже старая.

— А ты ее совсем не помнишь?

— Плохо. Она ведь часто уезжала, правда?

— Да, часто.

— Я все-таки за нее молюсь.

— О чем ты молишься? Чтобы она вернулась?

— Конечно, нет, совсем не об этом. Мы можем обойтись и без нее. Я молюсь о том, чтобы она опять стала доброй католичкой.

— А я вот не католик.

— Ну, это совсем другое дело. Ты не ведаешь, что творишь.

— Да, пожалуй.

— Я не хочу тебя обидеть, папа. Но так говорят богословы. Ты будешь спасен, как все добрые язычники. Помнишь, как Сократ и Сетевайо.

— Какой Сетевайо?

— Король зулусов.

— О чем ты еще молишься?

— Ну, конечно, последнее время я больше налегала на лошадь…

Он поцеловал ее и пожелал спокойной ночи. Она спросила:

— Куда ты идешь?

— Мне надо кое-что уладить насчет лошади.

— Я причиняю тебе ужасно много хлопот! — сказала она не очень уверенно. Потом сладко вздохнула и укрылась простыней до самой шеи. — Как чудесно, что всегда получаешь то, о чем молишься, правда?

4

На всех углах ему предлагали: «Такси!», — словно он был приезжим, и вдоль бульвара через каждые несколько метров к нему по привычке, сам не веря в успех, приставал какой-нибудь сутенер: «Разрешите услужить вам, сэр?» — «Я знаю всех хорошеньких девочек». — «Хотите красивую женщину?» — «Открытки?» — «Угодно посмотреть возбуждающий фильм?» Они были еще совсем детьми, когда он приехал в Гавану; он, бывало, оставлял их постеречь машину и давал за это пять сентаво, и хотя они старели вместе с ним, привыкнуть к нему они так и не могли. Для них он все равно не был местным жителем, так и остался вечным туристом. Вот они и привязывались к нему: рано или поздно он, как и все остальные, захочет посмотреть «сверхчеловека», дающего сеанс в публичном доме «Сан-Франциско». Ну что ж, они по крайней мере тоже не желали учиться у жизни.

На углу Вирдудес его окликнул из «Чудо-бара» доктор Гассельбахер:

— Куда это вы так спешите, мистер Уормолд?

— У меня деловое свидание.

— Всегда есть время выпить рюмочку виски. — По тому, как он произнес слово «виски», было ясно, что у него время нашлось, и не на одну, а на много рюмок.

— Я и так опаздываю.

— В этом городе никто никуда не опаздывает, мистер Уормолд. А у меня для вас припасен подарок.

Уормолд вошел в бар. Он горько усмехнулся:

— Кому вы сочувствуете, Гассельбахер, Востоку или Западу?

— Востоку или Западу чего? Ах, вот вы о чем. А мне-то до них какое дело?

— Что вы хотите мне подарить?

— Я попросил моего пациента привезти их из Майами. — Гассельбахер вынул из кармана две маленькие бутылочки виски: одна была «Лорд Кальверт», другая — «Старый портняжка». — У вас есть? — спросил он с беспокойством.

— «Кальверт» есть, а «Портняжки» нет. Очень мило, что вы вспомнили о моей коллекции, Гассельбахер.

Уормолда всегда удивляло, что он продолжает существовать для других даже тогда, когда его нет перед глазами.

— Сколько у вас теперь?

— Сто, вместе с пшеничным и ирландским. Семьдесят шесть шотландского.

— Когда вы их выпьете?

— Может быть, тогда, когда дойду до двухсот.

— Знаете, что бы я сделал на вашем месте? — спросил Гассельбахер. — Играл ими в шашки. Бьешь шашку — выпиваешь бутылочку.

— Это идея.

— Шансы уравниваются, — сказал Гассельбахер. — В этом вся прелесть. Лучший игрок вынужден больше пить. Подумайте, как здорово. Налейте себе еще рюмку.

— Пожалуй.

— Мне нужна ваша помощь. Меня утром ужалила оса.

— Вы же врач, а не я.

— Дело совсем не в этом. Через час я поехал к больному за аэропорт и переехал курицу.

— Ничего не понимаю.

— Ах, мистер Уормолд, мистер Уормолд, что-то вы сегодня рассеяны. Спуститесь на землю. Нам надо немедленно найти лотерейный билет, успеть до розыгрыша. Оса — это двадцать семь. Курица — тридцать семь.

— Но у меня деловое свидание.

— Свидание подождет. Выпейте свое виски. Нам надо поискать на рынке билеты.

Уормолд пошел с ним к его машине. Как и Милли, доктор Гассельбахер был человек верующий. Им руководили числа, как Милли — святые.

По всему рынку были развешаны «счастливые» номера, выведенные синей и красной краской. Те номера, которые считались «несчастливыми», прятали под прилавок: их оставляли для всякой мелкой сошки и на продажу уличным торговцам. Эти номера не имели никакой ценности, в них не было цифры со значением числа, обозначавшего монашку или кота, осу или курицу.